В мастерскую скульптора Ильи Слонима (1906-1973) несколько раз приезжала позировать Анна Ахматова. Грузная, немолодая, она величественно, по-царски восседала на стуле, поставленном на небольшой постамент. Во время сеансов была немногословна, правда, все-таки иногда читала стихи.
На этот же стул на Масловке, незадолго до вынужденного отъезда из Советского Союза, «приглашался» и близкий друг дома - молодой поэт Иосиф Бродский. Вот уж он-то любил зацепиться языками, остроумный, парадоксальный. Лепил Слоним Бродского уже в то время, когда будущего лауреата Нобелевской премии по литературе «опекал» и всячески выталкивал из страны КГБ СССР. Выставленный в 1973 году в Москве портрет уже эмигранта Бродского пришлось переименовать просто в «Мужской портрет».
Да кто только не сиживал на этом стуле в мастерской Слонима! Найти бы его теперь, откопать да и сдать в Третьяковку - на вечное хранение. Вот только Мстислав Ростропович, еще один великий современник Слонима, наотрез отказался «явиться на стул». Действительно: как прикажешь щупленькому музыканту тащиться через всю Москву в мастерскую с тяжеленной виолончелью? Пришлось скульптуру ездить к нему на дачу.
Сегодня, вглядываясь в портретную галерею, созданную Ильей Слонимом, задаешься вопросом: где, когда, при каких обстоятельствах родивший в захолустном Ташкенте скульптор мог «стать своим» у высшей советской творческой элиты?
Некоторые ответы на эти вопросы имеются.
В 1921 году вместе с семьей Илья Слоним из голодного и неуютного Узбекистана перебрался в Москву. Его родители были близкими друзьями и многолетними корреспондентами Исаака Бабеля. Писатель, имевший невероятный круг знакомств, вхожий во все салоны, некоторое время квартировал у Слонимов.
Можно предположить, что Бабель - первый круг, так сказать, исходная точка входа Ильи Слонима в артистический, прежде всего писательский круг столицы. Разумеется, Бабеля, расстрелянного в 1940 году, лепить было крайне опасно, но вскоре у скульптора появятся портреты его других чудом уцелевших коллег по цеху - Ильи Эренбурга, Мариэтты Шагинян, Самуила Маршака, Павла Антокольского.
А вот круг второй, уже среда художественная. В начале 1930-х Илья Слоним по собственной инициативе едет в Конаково работать в экспериментальной фарфоровой лаборатории, которой руководит Исидор Фрих-Хар.
Молоденький скульптор чуть ли не каждый день, здороваясь, пожимает руку Владимиру Фаворскому, Ивану Ефимову, Сарре Лебедевой, которой в 1967 году установит потрясающий надгробный памятник на Новодевичьем кладбище. А в 1940-х Слоним, не убоявшись на этот раз, создаст портрет авангардиста Роберта Фалька, которого в печати и с трибун Союза художников травили как «формалиста» и «безродного космополита».
Круг третий, политическая верхушка и на словах примкнувшая к ней творческая интеллигенция. В те же годы Илья Слоним встречается с художницей и переводчицей Татьяной Литвиновой. Дело заканчивается свадьбой, молодые перебираются в легендарный Дом на набережной, ведь именно там прописана Татьяна - дочь Народного комиссара по иностранным делам СССР Максима Максимовича Литвинова.
Соседи по дому - не только представители политической знати Советского Союза, запечатлеть которых Слоним почему-то не стремился, но также выдающиеся деятели культуры. Илья Львович был человеком общительным, располагающим к себе рассказчиком, любил, как сейчас говорят, тусовки. Так он перешел на ты со многими незаурядными друзьями семьи Литвиновых.
Очень важный круг четвертый, музыкальный. В 1941 году Илья Слоним уходит добровольцем на фронт, но его быстро комиссуют: разве можно воевать с такой чудовищной близорукостью? Без очков с огромными толстыми линзами скульптор вообще ничего не видит.
В эвакуации в Куйбышеве (теперь это Самара) Слонима подводят к Дмитрию Шостаковичу. Случайное знакомство перерастает в многолетнюю дружбу. После войны всемирно известный композитор у себя на даче в рабочем кабинете позирует скульптору, впрочем, не вставая из-за инструмента и продолжая сочинять. Слоним, закончив очередной сеанс, оставляет коробку с пластилином под роялем, а шустрые дети Дмитрия Дмитриевича воруют пластилин для собственных забав. Так что порой приходилось лепить заново.
Наконец, пятый, и тоже музыкальный круг. В 1951 году, когда после смерти Максима Литвинова семью Литвиновых-Слонимов попросили из Дома на набережной, скульптор с женой и детьми вселился в Дом композиторов на 3-й Миусской улице. Вовремя, очень вовремя это произошло. Еще жив гений Сергей Прокофьев, он согласился позировать.
А 7 марта 1953 года к композиторскому дому под номером 10 привезли гроб с телом Прокофьева. Прощались с ним без цветов, потому что в Москве их просто физически абсолютно нигде не было - всё раскупили для похорон И.В. Сталина, назначенных на 9 марта.
В этом «музыкальном» доме «душа компании» Слоним перезнакомился со всеми его выдающимися жильцами, многих слепил, а одному из них - замечательному композитору Рейнгольду Глиэру установил в 1957 году мемориальную доску.
Илья Слоним, даже по меркам своего времени, прожил недолго. После каждого инфаркта (всего их было четыре), врач говорил: «Не работать! Не работать!».
Работал, конечно, был трудоголиком до мозга костей, не вылезал с Масловки. Но художников этим фактом биографии не удивишь - они все такие. Живут в мастерских, вкалывают, ночуют там и там же нередко умирают.
Удивительно, пожалуй, другое. Ведь как сейчас в бомонде, богеме и звездной тусовке, каясь в своих грехах, оправдываясь, говорят: «Не в ту дверь вошел».
А вот Илье Слониму, во-первых, похоже, здесь и каяться-то не в чем. Даже очень немногочисленные заказные портреты он создавал не халтуря, не левой, а двумя руками сразу, во всю меру отпущенного Богом таланта.
Во-вторых, судя по героям его многочисленных непарадных портретов, Слоним всегда открывал ту самую - правильную дверь. За ней простиралась Вечность, потому что имена его героев никогда, ни при какой конъюнктуре не удастся вычеркнуть из нашей общей культурной памяти.
Ну и в-третьих. Все-таки, надо признаться: тусовка - великая, чрезвычайно полезная для художника вещь. Просто места знать надо.
Лев КУЛАКОВ
